<< к оглавлению
ПАДИ!
«Поди, Поди!» —
раздался крик...
Пушкин. Евгений
Онегин
(гл. 1, стр.
XVI)
Процесс
превращения знаменательных слов или их форм в
междометия мало изучен. Относящиеся сюда языковые
факты, засвидетельствованные на протяжении веков
достоверными показаниями, заслуживают всяческого
внимания. На основе их изучения могут быть
установлены некоторые общие закономерности
аффективного преобразования слов.
Социально-исторические и культурно-бытовые факторы
и в этом кругу речевых отношений играют громадную
роль. Иллюстрацией может служить история
кучерского выкрика пади! Историко-бытовые
основы его возникновения так изображаются у И. И.
Лажечникова в романе «Басурман»: «Когда усадили
Ивана Васильевича в тапкан, который можно
было познать за великокняжеский по двуглавому
орлу, прибитому к передку, несколько боярских
детей поехало верхом вперед, с возгласом:
пади! пади! До шести боярских детей
шло у боков, оберегая ежеминутно экипаж от
малейшего наклонения и поддерживая его на себе при
спусках, очень опасных, потому что лошади
запряжены были в одни гужи, без дышла (заметьте,
дышло у наших предков была вещь проклятая).
Несколько бояр ехало сзади верхами, между ними
художник и лекарь. Ехали шагом. Лишь только
слышался громкий возглас: пади! все, что
шло по улице, в тот же миг скидало шапки и падало
наземь. — Этот раболепный обычай, — сказал
Аристотель своему молодому товарищу, — перешел
сюда со многими подобными от татар. Владычество их
въелось сильною ржавчиной в нравы здешние, и долго
русским не стереть ее» (ч. 2, гл. 3).
Этот
обычай был изжит в Петровское время. Но самый крик
пади! пади! культивировался и
передавался по традиции в той социальной среде,
которая обслуживала высшие круги столичного
дворянства. Этот выкрик составил неотъемлемую
принадлежность этикета, связанного с лихими
поездками по городу привилегированных слоев
столичного общества.
Н. И.
Греч в «Записках о моей жизни» так описывает
смерть Екатерины и воцарение Павла: «Должно знать,
что в те времена мальчики-форейторы кричали
пади с громким продолжительным визгом и
старались высказать этим свое молодечество. С
этого дня они утихли, и варварская мода более не
возобновлялась» (Греч 1930, с. 136).
Из
дворянских кругов этот экспрессивный выкрик вместе
с другими особенностями аристократического
бытового театра перешел и к богатому столичному
купечеству. Ср. в статье Вл. Сорокина «Из
воспоминаний о крепостном праве»: «В старину
именитое петербургское купечество щеголяло своими
пышными выездами. В большие годовые праздники по
главным улицам столицы нередко мчались огромные,
роскошные кареты четверкою откормленных тысячных
коней, с мальчиком-форейтором впереди, звонко
оравшим во все горло: ”па-а-ди!“» (Русск.
старина, 1909, февраль, с. 399).
Форейторское и кучерское
междометие пади!, ставшее криком
предостережения и утратившее уже к концу
XVIII в. свой глагольно-реальный смысл,
продолжало жить в дворянской и бытовой купеческой
среде до конца XIX в. Но оно становилось все
более пустым, архаическим.
У И. И. Панаева в повести «Онагр»(1841):
«Однажды (это было в первых числах марта) онагр
ехал по Гороховой улице, а офицер с серебряными
эполетами перебегал через дорогу...
—
Пади! — закричал ему кучер онагра»
(Панаев, 1888, 2, с. 134). У того же Панаева в
очерке «Внук русского миллионера»: «...купил его
для того, чтобы весь город кричал, что у него
первый рысак, и чтобы прохожие по Невскому
разевали рты от удивления, когда он летает на нем,
сломя голову, а кучер его как безумный кричит во
все горло: ”пади! пади!“. Все
это, батюшка, делается из тщеславия» (там же, 4,
с. 504).
Ср. в
рассказе С. Колошина «Ваш старый знакомый»: «На
повороте с Невского проспекта, над самым ухом
Ижорина, раздалось громкое ”пади!“ и его
чуть не сшибло с ног» («Москвитянин», 1850, №
9—10, с. 49).
У А. И.
Левитова в «Фигурах и тропах о московской жизни»:
«Я шел убитый до крайнего бессилия и тупости и
думал: ”Господи! Куда я пойду?.. Где и с какими
людьми я жить смогу?..“
—Па-а-д-ди пр-оч-чь!
— ревнул на меня с высоты козел блестящей кареты
чудовище-кучер, толстый, откормленный и с бородой,
превосходящей всякое описание. — Па-а-ди,
д-дьяв-ва-ал!
Мое
отчаяние живо заменилось во мне в это время новым
наплывом неудержимого смеха; но я не засмеялся, а
тяжело вздохнувши и закрывши глаза, бросился на
самую дорогу, по которой скакала карета» (Левитов,
1911, 7, с. 330).
Ср. у
Н. А. Добролюбова в шутливом наброске: «В городе
Смехобурге несмотря на раннюю пору, видно было
чрезвычайное волнение. Беспрестанно мелькали
экипажи, беспрестанно слышались крики лакеев,
которые в то время занимали должности,
принадлежавшие кучерам в пятидесятых годах. По
улицам беспрестанно разносилось грозное:
”падай“, сделанное из старинного
”пади“» («Повесть, написанная на заданные
слова»)276.
Но уже с30—40-х годов XIX в.
предостерегающее междометие пади
представлялось лишь изысканно-экспрессивным
пережитком, театральным эмоциональным выкриком, —
совсем утратившим свое первоначальное значение. В
печатных произведениях это междометие иногда
передавалось не формой пади, а формой
поди! (от глагола пойти). Это была
новая «народная этимология» возгласа, который уже
никого не призывал пасть, «ударить лицом в грязь»,
а мог лишь побуждать отойти или шарахнуться в
сторону.
От возгласа
пади давно никто не падал, и связь этого
междометия с глаголом пасть давно
разорвалась. Естественно, что некоторые готовы
были понять этимологическую природу этого
выражения на основе глагола пойти (в
сторону).
В «Княгине Лиговской» М. Ю. Лермонтова
эпиграф из «Евгения Онегина» печатается так:
«Поди! поди! — раздался крик.
Пушкин». Соответственно этому и в тексте повести
находим: «Спустясь с Вознесенского моста и
собираясь поворотить направо по канаве, вдруг
слышит он крик: ”Берегись,
поди!. .“ Прямо на него летел гнедой
рысак».
В. В. Вересаев в своих «Воспоминаниях» пишет о
тульском полицмейстере А. А. Тришатном:
«Мчится, снежная пыль столбом, на плечах накидная
шинель с пу-шистым воротником. Кучер кричит:
”поди“. Все кучера в Туле кричали:
”берегись!“, и только кучер
полицмейстера кричал: ”поди!“ Мой старший
брат Миша в то время читал очень длинное
стихотворение под заглавием ”Евгений Онегин“. Я
случайно как-то открыл книгу и вдруг
прочел:
...в санки он садится,
”Поди!
поди!“ — раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый
воротник.
Я даже
глаза вытаращил от радости и изумления: наш
Тришатный! Сразу узнал. Наверно, сочинитель бывал
у нас в Туле» (Вересаев, с. 77).
Под
влиянием все более возраставшей демократизации
быта, с одной стороны, и перехода от извозчиков к
трамваям и автомобилям — с другой, в конце
XIX в. это профессионально-кучерское
междометие отмирает, утрачивается. Оно отходит в
арсенал литературных средств исторической
стилизации.
Ср. у
С. Ауслендера в романтической повести «Ночной
принц»: «— Пади, пади — раздался
свирепый крик, и Миша едва успел броситься из-под
кареты в снег» («Апполон», 1909, № 2, ноябрь, с.
41).
Статья
ранее не публиковалась. Сохранилась машинопись (6
стр.) с авторской правкой и выписка из рассказа С.
Колошина «Ваш старый знакомый». Печатается по
машинописи с включением названной выписки, с
внесением некоторых необходимых поправок и
уточнений. — В. Л.
276 Добролюбов Н. А. Полн.
собр. соч., т. 6, М., 1939. С. 640.