тексты

ВТЕРЕТЬ ОЧКИ

Идиома отличается от фразеологического единства тем, что слова, составляющие идиому, целиком или отчасти теряют в ней свои значения, свою лексическую самостоятельность и знаменательность. Например, в идиоме втереть очки многим хочется отождествить форму очки с соответствующим омонимом: очки — `прибор для глаз, корректирующий больное или слабое зрение'. Однако такое осмысление, основанное на принципе так называемой «народной этимологии», было бы исторически неправильно и не соответствовало бы современному живому социально-языковому сознанию: для нас идиома втереть очки семантически не разлагается на составные элементы. По характеру своего отношения к вещам и понятиям, по своей номинативной функции идиомы сближаются со словами и отличаются от фраз³⁵.

Изучая лексический строй языка, необходимо понять принципы соотношений между предметными значениями слов и структурой быта, формами материальной культуры. Язык погружен в материальную действительность, отражая в своей семантике функциональные соотношения вещей, характеризующих ту или иную социальную среду. Вещи, действия, качества, обстоятельства, отношения функционально связаны между собою в единстве культуры (профессиональной, классовой, национальной и т. п.). Следовательно, вещи и действия, помимо своего прямого материального содержания, имеют исторически меняющиеся внутренние смысловые формы, обусловленные разным назначением их, разными видами связей и соотношений их в разных контекстах культуры. С различиями внутренних форм вещей и действий, с различиями их культурно-исторического смысла связаны различия в экспрессии их, в эмоциональном содержании, в их внушительности и выразительности, в их «стиле». Слово, обозначающее (Signifiant) ту или иную вещь и действие в данной среде, не может не отразить социального понимания структурных свойств того, что этим словом обозначается (signifié).

К. О. Эрдман указывает, что естественная целесообразность бытового восприятия заставляет приморских жителей относить кита к рыбам, не считаясь с научной классификацией видов и родов животных. «Какую пользу может дать этим людям слово, которое обозначает одновременно и кита, и мышь, и лошадь?» (Erdmann). Между тем, зоология, как известно, причисляет кита к млекопитающим.

При посредстве знакомой иллюстрации легко уяснить себе конкретные формы этих связей между вещами и их обозначениями. Вот пример, на который ссылался еще Ф.  И.  Буслаев, указывая, что в соответствующей социальной среде и жизненной обстановке такие слова, как песок (на Камчатке) или рык («на три рыка коровьих») могут обозначать меру пространства, а такие слова, как трава («бык по пятой траве»), упряжка, вода — меру времени³⁶.

Вода у приморских рыбаков, конечно, имеет совсем не то назначение и значение, что у представителей другой профессии — сельского и городского жителя. Изменения в характере морской воды, в ее движении, влияние на ход работы тут служат мерой времени, «формой времени». В соответствии с этим слово вода в языке рыбаков может обозначать определенный промежуток времени. Например, стоять целую воду значит у северновеликорусских поморских рыбаков: `стоять у яруса рыболовной снасти шесть часов, в течение всей малой воды (отлива) до большой воды (прилива), когда снимают пойманную рыбу' (Дуров, с. 155). Все это непосредственно отражается в семантическом строе слова вода.

И.  М. Дуров в своем «Опыте терминологического словаря рыболовного промысла Поморья» так определяет эти временные значения слова вода: «Вода, ы, ж. 1. Период времени (около 12 часов), в продолжение которого совершается морской прилив и отлив. Таким образом в сутках две воды. Замечая состояние воды во время прибрежных поездок, поморы определяют с достаточной верностью и употребленное на поездки время. На палой воды вышли, а туда на другой сухой стали, т. е. на поездку употребили 15 час.³⁷ Отсюда и продолжительность выезда в море на промыслы определяется выражениями: одна вода, две воды, на одну воду, на две воды и т. д.

2. Промежуток времени в 6 часов между приливом и отливом.

3. Время существования судна или промысловых орудий лова. Если, например, говорят: судно на пятой воды, судно трех вод, мережа по третьей воде, невод на седьмую воду, то это значит, что судно служит пятый год, три года, мережа — два года — третий, невод — шесть лет на седьмой» (с. 27). Ср. выражения: вода вечерняя, дневная, ночная, утренняя.

Это своеобразное профессионально-бытовое понимание функций воды, отразившись в значениях слова вода, ведет к появлению таких словосочетаний, которые в другой социально-языковой системе могут быть восприняты только как идиомы или фразовые единства. Например, знать воду (знать время прилива и ветров), на две воды (на сутки), от воды до воды (от прилива до отлива или от отлива до прилива в течение 12 часов). Так в связях слов отражаются функциональные соотношения между предметами, явлениями и событиями материальной действительности. Перенос фразы в иной профессиональный и культурно-бытовой контекст отрывает ее от того круга материальных отношений, в котором она находила себе непосредственное производственное и вещественное оправдание.

При этом реальное содержание вещи, действия, их конкретный состав необходимо отличать от социальной оценки их значения, от их идеологического и экспрессивного осмысления. Необходимость различения этих двух аспектов действительности особенно наглядно доказывается историей таких слов, идиом, фраз, которые, оторвавшись от своей первоначальной социальной почвы, удалившись от своих культурно-бытовых истоков, в то же время сохранили в себе, своих значениях следы идейно-общественной оценки вещей и действий, ранее обозначавшихся этими словами, идиомами. В таких случаях из-под слова, идиомы или фразы как бы вынута «вещь», с которой они раньше были тесно связаны, а семантической основой их развития стало лишь переносное социально-экспрессивное осмысление забытого реального действия или предмета. Чаще всего это смысловое изменение выражения связано с переходом его из одной социальной сферы в другую³⁸.

Система быта (в широком смысле этого слова), строй материальной культуры и формы понимания их различны у разных народов, у разных классов, у разных социальных групп, у разных слоев общества. Не только материальная структура вещей, их подбор, расположение и построение, но и их значения, их понимание изменяются в зависимости от социальной среды, от нации, класса, сословия, профессии. Поэтому открепление слова, фразы от вещи (к которой первоначально относилось данное словесное выражение) сопровождается коренной ломкой всего прежнего смыслового строя, фразы. Отрыв слова от вещи, действия происходит одновременно с врастанием этого слова в другой социально-бытовой и идеологический контекст. При этом иногда это — процесс вытеснения внутри слова (или фразы) одного содержания другим, т. е. процесс внутреннего смещения пластов значений, иногда же процесс раздвоения и, следовательно, разрастания социальных функций выражения, свидетельствующий о сопричастности его к двум разным социально-бытовым и стилистическим сферам.

Так, лексемы-идиомы отражают в своей истории социально-бытовую дифференциацию форм материальной и духовной культуры.

Шухардт утверждал, что «вещь существует вполне самостоятельно, слово — только в зависимости от вещи, иначе оно пустой звук. Этикетка на растении или на винной бутылке не может мне ничего сообщить, если она сдвинута с того места, где была прикреплена; растение же и вино даже без этикетки доступны полному познанию. Таким образом, по отношению к слову вещь первична и определенна, слово же связано с нею и вращается вокруг нее » (Н. Schuchardt — Brevier, s. 116). В этом рисунке соотношений вещи и слова сгущены археологические краски. Ведь не только слово прикреплено к вещи, но и вещь тянется к слову, чтобы найти в нем свое определение, свои границы и через него утвердить свои функции, свое положение в мире бытия и сознания.

Для истории идиом и фраз отсюда вытекает знаменательный вывод: процесс отрыва фраз от их вещевых корней нередко создает предметно-смысловую неразложимость словесного выражения, т. е. превращает фразу в идиому, в фразеологическое сращение, а этот процесс чаще всего связан с выходом фразы за пределы своего профессионального, производственного (в широком смысле этого слова) применения. Но такое семантическое расширение, распространение слова, фразы обусловлено как общественной ролью тех коллективов, тех социальных групп, в быт и бытие которых входили обозначавшиеся данным словесным выражением предмет, вещь или действие, так и смысловыми возможностями, скрытыми в самом языковом знаке.

Историко-лингвистический анализ идиомы втереть очки может дать яркие иллюстрации всех этих процессов³⁹. Для этого необходимо перенестись в обстановку быта шулеров-картежников начала XIX в. Это была заметно деклассированная профессиональная группа в буржуазном обществе той эпохи. Впрочем, она больше всего пополнялась представителями разорявшегося дворянства. «Производственная» атмосфера этой общественной группы, техника ее «работы» получила яркое изображение в российском сочинении: «Жизнь игрока, описанная им самим или открытые хитрости карточной игры» (М., т. 1, 1826; т. 2, 1827). Среди технических приемов шулерской игры, описанных в этой книге, внимание читателя, если он заинтересован выражением втирать очки, приковывается к тому приему, который был связан с производством и употреблением «липка». «Липок» производился посредством мази, составленной таким образом: «берется самого чистого свечного сала две части и лучшего белого воска одна часть, потом на серебряной ложке стапливается все вместе и употребляется для намазывания карт» (т. 2, 199). Получаются очковые карты. Их три типа: собственно очковые, пружинковые и порошковые. Для втирания очков интереснее всего порошковые карты. О них упоминает Пушкин в «Пиковой даме». Когда Томский рассказал историю чудесного выигрыша бабушки, узнавшей от Сен-Жермена тайну трех верных карт, молодые игроки сделали по поводу этого анекдота несколько замечаний.

«Случай»,— сказал один из гостей.

«Сказка»,— заметил Герман.

«Может статься, порошковые карты»,— подхватил третий».

«Порошковые карты делаются так: берется, например, шестерка бубен, на том месте, где должно быть очко для составления семерки, помазывается некоторым несколько клейким составом, потом на сию карту накладывается другая какая-нибудь карта, на которой на том месте, где на первой карте надобно сделать очки, прорезано точно такое очко. В сей прорез насыпается для красных мастей красный порошок, а для черных черный. Сей порошок слегка прилипает к помазанному на карте месту, и когда нужно бывает сделать из семерки шестерку, то понтер, вскрывая карту, должен шаркнуть излишним очком по сукну и очко порошковое тотчас исчезает» (Жизнь игрока, т. 1, с. 55—56). Таким образом, очки можно было втирать и стирать. Ср. в романе Д. Н.  Бегичева «Семейство Холмских» (Москва, 1833, ч. 5, стр. 116): «Надобно решиться самому схватить фортуну, как говорят игроки, за тупей, т. е. самому играть наверное. Он слышал,.. что один... отважился поддеть известных и опытных игроков на самую простую шутку: стер с шестерки одно боковое очко, поставил темную с тем, что ежели выиграет четверка, показать карту с того бока, где стерто, а ежели шестерка, то, перевернув проворно карту, показать ее, зажав пальцем стертое очко».

В это действие, которое как шулерская уловка рассчитано было на выигрыш путем обмана, вкладывалось, помимо прямого профессионального содержания, и более общее значение. Процесс втирания очков — в этом смысле выражал идею сознательного искажения действительности — в интересах собственной выгоды. Втирать очки — это значило: `путем ловких ухищрений изменять действительность, представляя, показывая ее в нужном для выигрыша, для достижения преимуществ освещении'. Втирание очков в шулерской среде, конечно, было насыщено яркой экспрессивностью как блестящий технический прием, обеспечивающий удачу. Можно сказать, что втирание очков было с известной точки зрения выразительным символом идеи целесообразного, ловкого одурачивания посредством подделки, фальсификации фактов. Понятно, что эти побочные смысловые оттенки и эта экспрессия передаются и самому названию действия и делают это значение фразы втирать очки гораздо более типическим, выразительным и широким, чем его узкопрофессиональное применение. Нельзя забывать, что обычно сквозь призму терминов производства происходит и общий процесс осмысления действительности. Таково семантическое движение фразы втереть очки.

Отрываясь от своей производственной основы, это выражение теряло функцию прямого указания на конкретное действие. Оно постепенно переставало быть сочетанием слов, в котором легко различить реальные значения обоих слагаемых (втереть и очки), оно становилось идиомой.

Наблюдения над характером и условиями приспособления этой фразы к тем социально-языковым системам, через которые она проходила, составляют особый круг изучения, определяемый вопросами уже не столько о структуре быта, сколько о структуре самого языка, как формы и орудия культурного творчества, о взаимодействии разных лексических систем. Достаточно указать на то, что фраза — втирать очки, выйдя за границы картежного арго, уже не могла быть номинативно осмыслена в своем составе. Она становилась образным, идиоматическим выражением одного целостного значения. В плоскости общелитературного языка не вполне поддавалась объяснению и морфологическая структура этой идиомы. Легко понять реальное содержание глагола втирать — втереть. Но что такое очки? Слово очки от очко в значении цифрового показателя игральной карты выражало, главным образом, количественные отношения, счет. Поэтому форма им. п. мн. ч. очки, обозначавшая идею неопределенной множественности, некоторого количества (больше единицы), не выраженного в цифровых показателях, у этого слова почти угасает в общем языке, за бытовой ненадобностью и малой употребительностью⁴⁰. Устранению этой формы содействует наличие омонима, двойника — слова очки в значении: `приспособление для больных глаз, помогающее нормальному зрительному восприятию предметов'. Но слово — очки, обозначающее оптический прибор, не сочетается в русском языке с глаголом втирать — в его обычных значениях (ср. протирать очки). Правда, многие любители, желая этимологически осмыслить выражение втирать (втереть) очки, очковтирательство, очковтиратель ипомня о метафорических «розовых очках» («смотреть на что-нибудь сквозь розовые очки»), старались изыскать возможности для соединения что-нибудь сквозь розовые очки»), старались изыскать возможности для соединения слов втирать и очки (в глаза). Например, Я. К. Грот в «Словаре русского языка» (т. 1, вып. 2, с. 578) пытался связать глагол втирать со словом очки (в значении приспособления для глаз), определяя идиому втереть кому очки таким образом: «заставить кого смотреть на вещи по своему» — и почему-то пояснял это значение не идущим к делу примером из «Горя от ума» А. С. Грибоедова:

Там моську вовремя погладит,

Там впору карточку вотрет»⁴¹.

Ни определение значения выражения втереть очки, ни этимологические домыслы редактора Академического словаря решительно неприемлемы. Идиома втереть очки значит: `в своих интересах, для своей выгоды внушить кому-нибудь ложное представление о чем-нибудь, представляя действительность в фальшивом, но выгодном, нужном для себя свете'.

С этим значением выражение втереть очки выходит в стили русского литературного языка около половины XIX в. (в 40-х годах). Оно уже зарегистрировано в словаре Даля (сл. Даля 1881, 2, с. 686), хотя и здесь оно приведено под словом очки и осмыслено на основе той же ложной этимологии (как позже Я. Гротом); «Втереть очки, надеть на кого (кому на нос) очки, одурачить. Надеть на кого золотые очки, подкупить»⁴². Вслед за этой фразеологией помещено у Даля слово очки в таком переносном значении, не поясненном никакими примерами: «очки, ложный силлогизм, ложный математический вывод, обманчивое доказательство несбыточного». Это значение, по-видимому, является лексикологическим выводом самого Даля из наблюдения над жаргонным употреблением слова очки. Однако в самом выражении — втереть очки — Даль, в общем, правильно наметил основной оттенок: `одурачить'.

В шуточной повести знаменитого художника П.  А.  Федотова «Майор» (40-ые годы XIX вв.):

Понял, Сидор? Ну, смотри

Бабе ты очки вотри.

Ты, я знаю, как захочешь,

Так на шею чорту вскочишь.

(Русск.старина, 1872, т. 5, с. 749)

В рассказе В. И. Даля «Мичман Поцелуев», тоже написанном в самом начале 40­х годов, выражение втереть очки (рядом с выражением живые очки) помещено в списке «новых слов, принятых и понятных в морском корпусе».

Выражение втереть очки встречается в языке Салтыкова-Щедрина: «И эта женщина хочет втереть мне очки насчет каких-то платонических отношений... с этим человеком, который пройдет сквозь строй через тысячу человек — и не поморщится» («Благонамеренные речи»). Ср. у П.  Д.  Боборыкина в романе «Василий Теркин»: «Им легко очки втирать, на словах распинаться перед ними за крестьянский мир, а на деле стричь его как стадо баранов». В «Восьмидесятниках» А. В. Амфитеатрова: «”Послушайте, господин полициант, — бесцеремонно остановил его грубоватый Бурст, — вы, может быть, очки нам втираете?“ — ”Понимайте как угодно-с, мое дело было предупредить“».

Рассказ об исторической судьбе идиомы втирать — втереть очки можно закончить указанием на то, что от нее в конце XIX в. была образована целая серия сложных слов: очковтирательство, очковтирательский, очковтиратель, которые обнаруживают большую живучесть и в современном русском языке. Но можно продолжить исследование в другую сторону.

Интересно, следя за тем же процессом втирания очков, изучить принципы сочетания вещей и понятий при смешении, при скрещении двух разных, но исторически соприкоснувшихся и сблизившихся социально-производственных и бытовых контекстов двух разных лексических систем. Не могли ли бы все эти выражения: липковые очки, втирать очки, получить совсем иные значения, если бы они перешли в иную социальную среду, в иную сферу вещей и действий?

Шулерское арго находилось в тесном взаимодействии с воровским жаргоном, который и вобрал в себя — при изменившихся социальных условиях — шулерскую систему картежного языка. Легко указать многие слова «блатной музыки», которые восходят к карточному арго; напр., баламут, игрушки (выигранные деньги), пустить кровь (обыграть), пошла кровь носом (партнер начал расплачиваться), блинов (туз), братское окошко (шестерка), взапуски, галантина (очковая карта с подскобленным очком), гастролер и мн. др. (Трахтенберг, Блатная музыка).

Среди этих шулерских выражений, воспринятых воровским арго, находится фраза липовые очки в значении `поддельный паспорт'⁴³. Дело в том, что слово-омоним очки стало в воровском арго каламбурно-метафорическим обозначением паспорта, вида на жительство. Очки как метонимическое обозначение карт были «документом» игрока. Между техническими терминами, относящимися к этой сфере значений, произошла дифференциация. Из номенклатуры крапленых карт перешел вслед за очками в этот же круг значений термин глаз, метонимически обозначавший крапленую карту, масть и количество очков которой узнавались на расстоянии, на глаз. Это был своеобразный документ на предъявителя⁴⁴. Слово глаз метафорически обозначало паспорт, по которому можно было прописаться⁴⁵. Тут, в семантической характеристике слов — очки и глаз, осуществлялся и характерный для арго прием каламбурной двуплановости понимания слов: условно-жаргонное значение слова становилось в позу иронической метафоры по отношению к его прямому общему значению. При этом обычно образуется целый цикл каламбурных выражений около одной вещи. В непосредственной синонимической связи с глазом стоят и очки как название паспорта.

Ср. в воровской речи: «Очки вставить — обмануть, показать, где раки зимуют» (Сб. Язык и мышление, 3—4, с. 84).

У А. И. Островского в пьесе «Трудовой хлеб»: «Уж вы кому другому очки-то вставляйте, а мы и так, слава богу, хорошо видим» (д.  3, явл.  9).

Может быть, и слово — липовый (в значении `поддельный, фальшивый') явилось продуктом каламбурного скрещения омонимических выражений: липковый (в том же значении `поддельный — подделанный с помощью липка') и липовый (от слова липа — в значении `фальшь, фальшивый документ'). Ср. семантическую параллель: лыко, лычный в значении `ложный'⁴⁶. (В языке «галивонских алеманов»: липосы— `лапти'; ср. шутливое выражение: липовая машина, т. е. лапти. В Питер на паровой, а из Питера на липовой машине, т. е. пешком — в лаптях. Драть липнягом— значит: идти пешком, в лаптях)⁴⁷.

Но некоторые картежно-игрецкие выражения проникли в литературный язык и независимо от шулерско-воровского посредства. Так, из карточного арго перешли в литературный обиход такие слова, фразы и идиомы: загнуть (словечко), срезать (кого-нибудь), под сюркуп,(сон) в руку и др. под.

Опубликовано в Уч. зап. Моск. дефектол. ин-та (т. 1, 1941, с. 41—50) в составе большой статьи «Лексикологические заметки» вместе со статьями об истории слов и выражений витать, мерцать, животрепещущий, злободневный, квасной патриотизм.

Сохранился более подробный машинописный экземпляр с авторской правкой, не вошедшей в напечатанный текст. Здесь публикуется по этому машинописному экземпляру.

О выражении втереть очки см. также комментарий к статье «Бить по карману». — Е.   К.