тексты

НАСЕКОМОЕ. А. А. Потебня справедливо отмечает ненужность внутренней формы для «ярлыка» понятия, для профессионального названия или научного термина. Чисто логическая, рациональная обработка термина, свобода его от экспрессивных обертонов и образных «ореолов» — характерные черты прозаического языка и научного мышления. Номинативное употребление слов делается тем точнее, чем более слова утрачивают свою внутреннюю форму, чем ближе они становятся к простому знаку. Самыми точными терминами могут быть лишь те, в которых внутренняя форма совсем забыта. Условность термина, если у него нет резких отклонений от строя всей данной системы номинации, лишь содействует его рациональному употреблению, его логическому определению.

Например, термин насекомое возник в русском научном языке XVIII в. как неточный перевод латинского insectum. Латинское insectum — собственно `насеченное, надрубленное, надрезанное'. Это название объясняется античным представлением об основном признаке насекомого: его грудь и туловище разделены впадиной или насечками на членики. Таким образом, тело как будто имеет насечки, оно надрезано. (У Аристотеля: καλϖ δ' 〒 ντομα, て σα 〒 χει κατà τò σϖμα 〒ντομάσ. У Плиния: jure omnia insecta appellata ab incisuris, т. е. от насечек, по насечкам — см. Преображенский, 1, с. 594).

Этот признак — насечек — не играет большой роли в русских определениях насекомого: «малое животное, крылатое или бе скрылое, по большой части о шести ногах и с жесткою кожею» (cл. 1847, 2, с. 412); «членистоногое животное с суставчатым телом» (Ушаков, 2, с. 422).

Любопытно, что в XVIII в. вместо насекомое употребляли также термин несекомое. Ср. статью «О некоторых несекомых, кои полезны к крашению» («Ежемесячные сочинения», 1757, апрель, с. 369—381); в «Санкт-Петербургском вестнике» 1779 г. (2-е полугодие, 4, 3): «Все, что жизнь имеет, от малейшего неприметного несекомого даже до человека». Очевидно, латинск. in- и французcк. in- воспринимались не в значении приставки на-, а в значении отрицания (ср. nocens — innocens, sanus — insanus, certus — incertus и т. п.) (см. Будде, Очерк, с. 119).

Итак, внутренняя форма в слове может угасать, и тогда слово, теряя образность, утрачивая мотивировку своего значения, ст ановится условным названием, знаком. Эту мысль очень картинно выразил К. Фосслер таким образом: «Мысль может стать понятием, только покинув оболочку своей словесной эмбриональной жизни и отбросив мертвую куколку»⁷.

Заметка ранее не публиковалась. В архиве сохранилась рукопись (на 2 сторонах отдельного листка). Печатается по рукописи. — В. Л.

⁷ К. Vossler. Geist und Kultur in der Sprache. Heidelberg, 1925. S. 223.