тексты


<< к оглавлению

ПРОСТОФИЛЯ

Известно, что в основе многих существительных, выражающих широкое нарицательное значение, лежат имена собственные, клички, индивидуальные имена, фамилии. Переосмысление собственного имени, переход его в экспрессивное слово нарицательного значения в основном определяется такими условиями: 1) исторической и литературно-образной знаменательностью имени, его культурно-общественным смыслом (Хам, Фома неверный, Хлестаков, Альфонс, Крез, Обломов и т. п.); 2) созвучием морфологического состава имени с живыми формами и элементами данной языковой системы, возможностями его народной этимологизации (Пантелей— Пентелей Пеньтюх— пень; Елисей— лиса; Емеля— молоть, мелю и т.  п.); 3) фонетическим строем имени, экспрессивно-смысловыми потенциями, заложенными в звуковом облике слова. Так, акад. Б.  М.  Ляпунову представлялось, что «наличие более узких закрытых гласных в окончании имен Алексей, Елисей, Дмитрий могло казаться свойственным людям худощавого сложения, а переносно, может быть, и более изворотливым, хитрым, в противоположность именам Александр, Иван, Феофан, причем переиначение христианских имен путем сокращения узкогласных окончаний изменяло в сознании говорящих представление о физических и психических свойствах их носителей: Антоний, Епифаний, Феодосий, Парфений, Евстафий, Елевферий, Евтихий производят впечатление чего-то более длинного, худого, тонкого, чем их восточнославянские переделки Антон, Епифан...»324.

Все это очень субъективно. Но не подлежит сомнению, что собственные имена, начинавшиеся когда-то чуждым восточному славянству звуком ф, а также собственные имена, содержащие звук х, чаще всего получали презрительное, бранное значение; ср. Фофан из Феофан, Фефёла— из Феофила, Фаля из Фалалей, Фетюк из Феотих и др.325 Ср. в областных народных русских говорах употребление имени Агафон в значении `разиня', `простак'. В. И. Чернышев отметил в говорах Московской области: «Агафóн. Переносно: простак, глупец. Экай Агафóн: всё в рот тащит (о ребенке)» (Чернышев. О народных говорах, с. 111).

Слово Фаля было широко употребительно в XVIII в. даже в литературной речи. Оно помещено в «Словаре Академии Российской» (1794, ч. 6) и определяется как «непроворный, бестолковый, непредусмотрительный человек (”Эдакой Фаля!“)». Ср. в «Почте духов» Крылова (ч. 2, письмо 23): «...вообрази себе, какое счастие иметь мужем такого фалю, которого в день можно по сту раз обманывать». В «Российском феатре» в анонимной пьесе «Награжденное постоянство»: [«Настасья (Андрею)]: Это слуга Архистархов. [Андрей]: Так он-та соперник-ат мой? Ха-ха-ха. Какой же это фаля!» (ч. 36, с. 26). При переиздании «Словаря Академии Российской» в начале XIX в. слово фаля было опущено. Очевидно, оно тогда уже выходило из нормы литературного употребления. Однако оно затем возрождается к литературной жизни у писателей народнического направления, начиная с 40-х годов XIX в. Так, у Д.  В. Григоровича в повести «Антон-Горемыка»: «Эх, фаля! вот, погоди, погоди; что-то еще завтра будет тебе?..» (гл. 9). У Салтыкова-Щедрина в очерках «За рубежом» (гл. 2): «Переехавши границу, русский культурный человек становится необыкновенно деятельным. Всю жизнь он слыл фатюем, фетюком, фалалеем; теперь он во что бы то ни стало хочет доказать, что по природе он совсем не фатюй, и ежели являлся таковым в своем отечестве, то или потому только, что его ”заела среда“, или потому, что это было согласно с видами начальства». У Достоевского в романе «Село Степанчиково и его обитатели» (ч. 2, гл. 5): «Я кричу: дайте мне человека, чтоб я мог любить его, а мне суют Фалалея!Фалалея ли я полюблю? Захочу ли я полюбить Фалалея? Могу ли я, наконец, любить Фалалея, если б даже хотел? Нет; почему нет? Потому что он Фалалей... я полюблю скорее Асмодея, чем Фалалея!». У Салтыкова-Щедрина в «Мелочах жизни»: «Эй, Прохор! давеча здесь господин Ковригин был — спросил ты, где он живет? — Не спрашивал-с. — Ну, так и есть! Фофан ты, братец!». В сказке «Здравомыслящий заяц»: «Разве для того мы с тобой, фофан ты этакой, под одним небом живем, чтобы в помилованья играть... а?»

Точно так же фонема х, как диалектная замена ф, придает имени яркую отрицательную или бранную окраску, например, Хавронья из Феврония, Олух из Елевферий, областн. Охрюта— `неряха' из Ефрем, Охрем. Ср. у Крылова в басне «Свинья»: «Хавронья хрюкает: — ”Ну, право, порют вздор“». У Пушкина в эпиграмме «На Каченовского»: «Хаврониос! ругатель закоснелый...».

Собственное имя Филя вошло и в состав слова простофиля. Простофиля — слово сложное. Вопрос о сложных словах в русском языке не может считаться вполне исследованным. История разных типов словосложения в народной и литературной речи также не очень ясна. Поэтому всякий конкретный факт в этой области, поддающийся историческому истолкованию, приобретает большую важность. Первая часть слова простофиля — просто- (или прост-о) невольно сопоставляется с аналогичным компонентом в словах: простолюдин, простонародье, простонародный, просторечие, простосердечие и др. под., с одной стороны, и с выражениями вроде гоголевского просто Фетюк в «Мертвых душах» — с другой. Характерно, что простофиля при ослабленной экспрессивности может стать в один и тот же синонимический ряд со словом простак. Вторая часть слова простофиля — Филя обычно истолковывается как собственное имя ласкательное от Филат или Филипп так же, как Фаля от Фалалей. Ср. также областн. Савоська из Севастьян в значении `простофиля'. М.  И. Михельсон находил в простофиле отголоски Филатки— дурачка, простака Фили, но не отрицал возможности связывать это слово с Филей — простонародным названием червонного валета или с Памфилом— игрой в дурачки. Ни одна из этих этимологических гипотез не подтверждалась никакими фактами (Михельсон, Русск. мысль и речь, 1912, с. 710). А. Преображенский также считал этимологию слова простофиля неясной. «По всей вероятности, из просто- и собств. имени Филя, ласк. от Филат, Филипп; ср. у Даля (сл. 1909, 4, с. 1140 и след.) филя, филатка, дурачок, разиня» (Преображенский, 2, с. 134).

Слово простофиля со значением «простак» внесено в «Словарь Академии Российской» (1822, ч. 5, с. 641). Там же помещено производное прилагательное: «Простофилеват, та, то, пр. простонар. То же что простоват, глуповат» (там же, с. 640).

Филя, Филька в дворянском крепостническом обиходе XVII—XVIII вв. было типическим именем крестьянина-холопа, слуги. Это имя считалось простонародным и было окружено экспрессией пренебрежения, презрения. Д.  И. Фонвизин в письме к Козодавлеву о плане Российского словаря 1784 г. называет все пословицы, где есть Сенюшки и Фили, т.  е. крестьянские пословицы, «весьма низкими и умом и выражением» и выражает пожелание, чтобы они все были поскорее забыты (см. Фонвизин 1830, ч. 4, с. 23). Ср. среди пословиц, приводимых И.  Н.  Болтиным в примечаниях на начертание для составления «Словесно-российского толкового словаря»: «У Фили пили, да Филю же и побили» (Сухомлинов, вып. 5, с. 281). В мемуарах и в художественной литературе XVIII — первой половины XIX в. Филька выступает как ярлык слуги. Так, у Б. И. Куракина в «Дневнике и путевых заметках 1705—1710 г.»: «Февраля 15 учился Филька оправлевать париков, дано 6 гульденов». (Русск. быт, ч. 1, с. 39).

Из XVIII в. слово Филя как типическая кличка простоватого, глуповатого слуги переходит и в XIX в. Оно находит широкое применение в русской художественной литературе. Из анализа и сопоставления контекстов употребления этого слова следует с несомненностью, что Филя — это ласкательно-фамильярная форма к имени Филипп. Ср. в Череповецком говоре: «Фúльиха. Прозвище: от Филипп» (Герасимов. Сл. Череповецк. говора, с. 91).

У Грибоедова в «Горе от ума» (в речи Фамусова):

Ты, Филька, ты прямой чурбан,

В швейцары произвел ленивую тетерю...

(д.  4, явл.  14)

В историческом романе О.  Ш. (Шишкиной) «Князь Скопин-Шуйский, или Россия в начале XVII столетия» (1835) также фигурирует слуга Филька: «”Ахти!” — вскричала Попадья, сама стряпавшая с работницами, ”пирог-то у нас не поспеет! Это все злодей Филька; велено принести рыбу живую, он и притащи ее к самой обедне! Ну, что, девки, станешь теперь делать?“» (ч. 1, гл. 4, с. 78). У И. И. Панаева в рассказе «Актеон» (1841): «У самого крыльца стояло человек до десяти исполинов, еще десять Антонов, которые, однако, назывались не Антонами, а Фильками, Фомками, Васьками, Федьками, Яшками и Дормидошками. Все они, впрочем, имели одно общее название малый» (1888, 2, с. 158). «Антон мигнул Фильке, и Филька побежал исполнить приказание барина» (там же, с. 171). «В грязной передней, где обыкновенно Филька шил сапоги, Дормидошка чистил медные подсвечники и самовар, Фомки, Федьки, Яшки и другие храпели и дремали, лежа и сидя на деревянных истертых и запачканных лавках, Петр Александрыч закричал: — Эй вы, сони! я всех разбужу вас...» (там же, с. 181). У него же в очерке «Барышня» (1844): «Евграф Матвеич колеблющимися шагами приблизился к гувернантке. — А вы куда? — спросила она его шопотом. — Я-с... я-с... я так здесь искал человека-с... Фильку...» (там же, с. 449). У того же Панаева в «Парижских увеселениях» (1846): «Гарсоны (не имеющие, впрочем, ничего общего с нашими Фильками и Васьками)... успевали удовлетворять требованиям каждого» (4, с. 256). В повести Панаева «Маменькин сынок» (1845): «Очнувшись, он с удивлением начал озираться кругом себя, протирая глаза. — Филька! Филька! Чего изволите-с? — Да куда ж это мы едем? — К маменьке в деревню, сударь...» (там же, ч. 1, гл. 4, с. 371). В том же произведении: «”Ну что, Машка”, — спросила у нее барыня: ”говорила ты что-нибудь с Филькой?.. Чтó, доволен он своим барином?“» (там же, гл. 5, с. 375). Тут же раскрывается, что Филька — это уменьшительно-презрительное от Филипп: « — А не говорил ли Филька, привез ли барин с собою сколько-нибудь денег?.. Осталось ли у него что-нибудь после того, как он заложил свое имение?.. — Какое, сударыня! Филипп Андреич рассказывает, что они все спустили в Москве до копеечки, что они так жили богато, что ужасти...» (там же, с. 376). Ср.: «Но после второго стакана вишневки Филька сделался как-то говорливее. Анна Трофимовна все продолжала его потчевать и притом глядела на него необыкновенно приятно и называла его ”Филипушкой“ и ”голубчиком“» (там же, ч. 2, гл. 2, с. 422).

У В. И. Даля в повести «Павел Алексеевич Игривый»: «...даже сидевший за каретой на горе Монблане Филька снял дорожный картуз свой и низенько раскланивался» (Даль 1897, 1, с. 20). У Тургенева в рассказе «Собака»: «Я кликнул своего слугу; Филькой он у меня прозывается. Вошел слуга со свечкой. — Что это, — я говорю, — братец Филька, какие у тебя беспорядки! Ко мне собака под кровать затесалась» (7, с. 40). Точно так же в «Преступлении и наказании» Ф. М.  Достоевского Свидригайлов рассказывает: «Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: ”Филька, трубку!“ — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: ”Это он мне отомстить, потому что перед самою смертию мы крепко поссорились“» (ч. 4, гл. 1). А далее этот Филька называется — в передаче речи других лиц — Филиппом: «Вы, конечно, Авдотья Романовна, слышали тоже у них об истории с человеком Филиппом, умершим от истязаний, лет шесть назад, еще во время крепостного права» (ч. 4, гл. 2).

Экспрессивно-бранное и презрительное значение дурачка, простачка слово Филя приобрело в устной народной речи не позднее XVIII в. В «Русском Жилблазе»: «Илья Лорнетов, этот глупый Филя, берет Энни» (Симоновский, Русский Жилблаз, ч. 2, с. 34). Разговорно-ироническое выражение — филькина грамота в значении: «невежественный; безграмотно-составленный документ» — восходит к тому же представлению о безграмотном и невежественном простаке-крестьянине, к представлению о глупом простаке Фильке. Любопытна такая реплика одного из персонажей романа Мельникова-Печерского «В лесах»: «Уж и объегорил же я его, обул как Филю в чертовы лапти!.. Ха-ха-ха!.. Не забудет меня до веку».

Параллельно с Филей распространяется и употребление простонародно-фамильярного слова — простофиля.

Ср. у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке»:

Дурачина ты, простофиля!

Выпросил, дурачина, корыто!

В корыте много ли корысти?

.............................

Дурачина ты, прямой простофиля!

Выпросил, простофиля, избу!

У Кс.  Полевого в «Записках о жизни и сочинениях Николая Алексеевича Полевого»: «Булгарин обратился ко мне так просто и радушно, как старый знакомый; он даже показался мне смиренным и кротким простофилей» (СПб., 1860, с. 273).

Опубликовано в «Докладах и сообщениях Института языкознания АН СССР» (вып. 6, М., 1954) вместе со статьями «История выражения ”перемывать косточки“» и «История слова ”кругозор“» под общим названием «Из истории русской лексики и фразеологии». В архиве сохранилась рукопись на 14 листках, относящихся, по-видимому, к разным годам. Здесь печатается по оттиску, выверенному по рукописи, и с внесением некоторых необходимых поправок и уточнений. — ВП.

324 Сб. «Академия наук СССР академику Н.  Я.  Марру». М.; Л., 1935. С. 255.

325 См. Корш Ф. Е. Отзыв о сочинении М.  Р. Фасмера: «Греко-славянские этюды. III. Греческие заимствования в русском языке». СПб., 1912, С. 568.